Лидочка осталась одна. Ей было как-то грустно и тяжело сегодня. Хотелось бегать и резвиться не меньше остальных детей и любоваться небом и цветами, болтать, смеяться и прыгать, а ужасная слепота приковывала ее к месту, не позволяя наслаждаться всеми детскими радостями, какими пользовались веселые, здоровые дети.
Лидочка не всегда была слепою. Она ослепла, будучи трехлетним ребенком, когда однажды сильно ударилась глазом об острый угол стола. Глаз не вытек и остался целым, но она уже не могла видеть им, а вскоре из-за правого ушибленного глазного яблока заболел и левый глаз, и вслед за тем девочка окончательно потеряла зрение и ослепла. Маленькая слепая никогда не жаловалась на свою судьбу. Она привыкла уже к своей грустной доле и покорно переносила свое несчастье. Сегодня, однако, слова Май почему-то больно укололи ее и заставили горько пожалеть о своей слепоте.
— Господи, — прошептала Лидочка, — если бы я вдруг прозрела, я доказала бы ей, что и здоровые, зрячие дети могут иметь добрые сердца и не мучить других своими проказами и неуместными шутками. Но этого не может случиться. Я никогда не прозрею и останусь слепою навеки, потому что ни чудес, ни добрых волшебников не бывает на свете…
И Лидочка горько заплакала, упав головою на скамью. Она плакала и не слышала, как к скамье приблизился толстый маленький человечек и стал над нею, сочувственно покачивая головой. Когда слезы слепой немного утихли, толстый человечек осторожно приблизился к ней и положил на плечо слепой свою пухлую белую руку.
— Не пугайт, милий маленький фрейлин, — проговорил он ласково, — это я, Фриц — ушитель вашев братцев. Я слишаль, как ви гореваль сейшась, и решиль помочь вам, во што би то ни стале. Ви хотите видеть, как раньше, милий маленький фрейлинь, ви хотите полюшай обратно зрение…
— О! — проговорила слепая девочка. — Это мое единственное желание, господин Гросс! Я хочу видеть не только для себя, но и ради братьев. Мне кажется, что если бы я была зрячей, мальчики больше были бы со мной, им было бы веселее тогда играть и разговаривать с бодрой и здоровой сестрою. А, играя с ними, я бы могла отговаривать и удерживать их от многих их проказ и шалостей!
— О, ви маленький ангель! — произнес растроганный ее словами Гросс. — Ви все мештаете делять добро, позабывая о себе!..
— Да, но — увы, — печально отвечала Лидочка, — я уже никогда не поправлюсь! Папа долго и много лечил меня от слепоты, и ни один доктор не помог мне ни чуточки. Доктора не помогли, а волшебников не бывает на свете, милый Фридрих Адольфович, — волшебников, которые вернули бы мне мои прежние здоровые глаза, — заключила она с глубокой грустью.
— А если найдется такой добрий вольшебник, — ласково проговорил гувернер, — ви решилься бы отдать ему своя больние глязки в польное распоряжение?
— О, конечно, решилась бы, милый господин Гросс! Чтобы только снова видеть небо, солнце, папу и братьев, я готова была бы перенести всякие мученья.
— Подождийтъ же, милий маленький фрейлин, — произнес ласковым голосом добряк Гросс. — Может бить, скоро явится такой вольшебник и ви будет видеть, как и все проший дети.
— Что? Что такое? — вся вздрогнув от счастья, прошептала Лидочка.
— Больше ни слова не скажу вам! — таинственно проговорил Фридрих Адольфович и поспешил из сада на реку, где, по его мнению, должны были уже достаточно нашалить и напроказить его маленькие воспитанники.
— Ай! ай! ай! — послышался отчаянный визг Бобки, безмятежно до сих пор копошившегося в речном песке и отыскивавшего пескарей и колюшек.
— Что, что такое? — кинулись к нему со всех ног Юрик, Сережа и Мая.
— Ай! ай! ай! Змея! — продолжал он кричать во весь голос и отчаянно тряс правой рукою. На указательном пальце Бобки повисло что-то безобразное, черное, продолговатое, с длинными клещами, уцепившимися изо всей силы за указательный пальчик мальчугана.
— Да это рак! Маленький речной рак! — вскричали в один голос Сережа, Юрик и Мая.
Бобке, однако, от этого открытия отнюдь не было легче. Он по-прежнему тряс изо всех сил рукою, защемленною клешнями рака, и пронзительно визжал от нестерпимой боли. Юрик с трудом отцепил рака от бедного, мигом вздувшегося пальчика братишки и хотел уже бросить его обратно в реку, как вдруг Мая неожиданно схватила его за руку и оживленно заговорила, блестя разгоревшимися глазами:
— Нет, нет, не бросай его! Он нам пригодится… Вот славную-то штуку я придумала! Ваш противный Фрицка останется доволен ею. Узнает, как в другой раз оставлять вас, бедненьких, без пикника! О, как я проучу его, гадкого, противного! Юрик, дай твое ведерко, положим в него нашего пленника. Да смотрите, чтобы ни одна душа не знала, что мы его нашли. А потом…
Тут, нагнувшись к Юркиному уху, Мая зашептала что-то так тихо, что другие мальчики не могли ничего расслышать. Юрик же так и покатился со смеху, выслушав свою приятельницу.
Должно быть, новая проделка, выдуманная Маей, была очень смешна и забавна, потому что когда ее сообщили потом Сереже, а за ним и Бобке, то оба они так и повалились на траву от охватившего их сильного приступа смеха. Потом, подхватив ведерко с раком, копошившимся на дне, они опрометью помчались к дому, так громко хохоча и крича по дороге, что из людской, из птичника и из конюшни — отовсюду повысунулись удивленные и любопытные лица прислуги, желая узнать, отчего так весело смеются проказники-барчата.