Юркин хуторок - Страница 27

— Да как же ты больной-то?

— Молчи! — так строго крикнул на своего приятеля Юрик, что Митьке только и оставалось повиноваться.

Через минуту наскоро взнузданный Аркашка стоял уже у крыльца и Юрик, едва державшийся на ногах от слабости, карабкался в седло при помощи Митьки. Плечо у мальчика еще далеко не зажило и побаливало при каждом движении, к тому же его сильно знобило, и общая слабость сковывала все члены. Он едва-едва мог вскарабкаться в седло и, схватившись обеими руками за поводья, изо всех сил ударил ногами бока Аркашки. Тот в один миг вылетел из хуторских ворот и помчался стрелой по направлению к деревне.

Юрик почти не сознавал своего болезненного состояния и слабости, охватившей его с той же минуты, как только он покинул мягкую постельку и сел на высокую спину Аркашки. Юрик знал и чувствовал только одно, что ему необходимо в одну минуту домчаться до деревни, созвать крестьян и во что бы то ни стало отстоять, спасти от огня отцовский хутор.

Уже будучи в полуверсте от усадьбы, мальчик расслышал отчаянно-испуганные крики, несшиеся за ним вдогонку, и громкий плач женщин: очевидно, разбуженные Митькой няня, Евгеша и Матрена выражали этими криками свой ужас при виде пожара.

— Скорее! Скорее! Аркашенька, милый! — лепетал Юрик, погоняя и без того несущуюся стрелой лошадку. — Надо как можно скорее скакать! Дорогой, ненаглядненький! Хутор спасти надо, папин хутор, Аркашенька!

И чуткий конь, казалось, понимал маленького всадника и все ускорял и ускорял свой бег. Юрик уже едва держался в седле, но все не переставал, однако, погонять лошадь.

— Господи! Помоги мне добраться до деревни! — лепетал бедный мальчик, и сердце его сжималось при одной мысли о том, что будет, если он опоздает с помощью на хутор.

Юрий Денисович с такой любовью относился к своему только что приобретенному хуторку. Он вкладывал в него все свои силы и был так счастлив иметь это крошечное именье, хорошенькую маленькую усадьбу. И вдруг… от одной пустой неосторожности, от беспечного обращения с огнем она должна погибнуть и обратиться в груду пепла.

— Бедный, бедный папа! — шептали с тоской побледневшие губы Юрика, и он все шпорил и шпорил уже успевшего покрыться пеной коня.

Жутко, страшно было нестись так одному, беспомощному и больному мальчику.

Было около половины десятого вечера, а уже кругом стояла полная тьма, как бывает в начале августа.

Пока дорога шла полем, было еще не так жутко бедному Юрику, но когда Аркашка поскакал по узкой лесной тропинке, сердце мальчика екнуло и сжалось страхом. Кругом тесно обступали кусты и деревья, протягивая свои сучковатые ветви, казавшиеся в темноте длинными, цепкими, мохнатыми руками. Юрику невольно приходили теперь на ум колдуны, лешие и прочие «страсти» из сказок, в которые он, конечно, не верил, но которые невольно чудились ему в эту ночь благодаря его расстроенному от болезни воображению. Голова мальчика кружилась и болела, в ушах звенело… Его побледневшее лицо покрылось холодным липким потом. Он едва держался в седле.

Наконец вдалеке показались желанные огоньки деревни. Юрик еще раз ударил каблуками крутые бока Аркашки, и понятливая лошадка в одну минуту вынесла его из леса и домчала до крайней деревенской избушки.

— Пожар на хуторе! Мы горим! Спасите нас, братцы! Бегите тушить скорее! — мог только произнести задыхающимся голосом несчастный мальчик, вбежав в первую избу, и как подкошенный упал без чувств на заскорузлые крестьянские руки.

Благодаря смелости и отчаянной стойкости Юрика прибежавшие вовремя крестьяне отстояли и господский дом, и пристройки хутора, все, кроме Аксиньиной избушки, которая сгорела дотла. Крестьяне подоспели как раз вовремя, в ту минуту, когда крыша главного строения начинала уже тлеть от переброшенной на нее ветром искры.

Когда Фридрих Адольфович и мальчики вернулись из лесного домика, все уже было кончено. Только груда углей и обгорелых балок на том месте, где стояла раньше Аксиньина изба, да сильный запах гари свидетельствовали о пожаре.

Юрик, принесенный на руках крестьянами на хутор, приведенный уже в чувство, рассказал все, скромно умалчивая, однако, о своем поступке. Но крестьяне не могли умолчать о «еройстве» барчонка, как выразился один из них, высокий, седой как лунь, старик-староста, поглаживая черноволосую головку Юрика, окончательно обессиленного всем происшедшим.

— Ай да барин! — говорил он, любовно заглядывая в глаза уложенного в постель смелого мальчика. — И молодец же ты! Кабы не ты, так от хутора один бы пепел остался, право слово.

И все наперерыв целовали и ласкали Юрика, выражая удивление и восторг от его поступка. Одна няня приходила в отчаяние.

— Кабы не пошла я спать, — говорила она, поминутно прерывая свою речь рыданиями, — так не поскакал бы он за помощью в деревню. А теперь, спаси бог, заболеет, простудится, что тогда будет?

* * *

Но Юрик не заболел и не простудился. Напротив, с этой злополучной ночи здоровье его быстро пошло на поправку. Он вскоре встал с постели и вместе с братьями и Маей принялся деятельно приготовляться к встрече отца и Лидочки. Юрий Денисович с дочерью пробыли не неделю, а около двадцати дней в городе, и только по прошествии этого срока назначили письмом день своего приезда.

О пожаре им особенно не писали, и только упомянули вскользь, что сгорела изба птичницы и что Аксинью с Митькой перевели в людскую. Весть о поступке Юрика и боязнь за его здоровье могли заставить Волгина ускорить свой приезд и сократить время лечения Лидочки, как думалось Фридриху Адольфовичу, и он предпочел скрыть о «событии» до поры до времени. Из писем отца мальчики знали, что Лидочка лечится очень упорно в губернском городе, но о результатах леченья Юрий Денисович не писал им ни слова.